Первое сообщение в теме :



Счастливое детство четверых детей Доллангенджеров окончилось после трагической гибели их любимого отца. Их мать, оставшись без мужа и неспобная поддерживать привычный образ жизни, решает вернуться вместе с детьми в дом своего состоятельного, но деспотичного отца. Наследство, которое останется после его смерти, позволит семье никогда больше не беспокоиться о деньгах.
А пока, Кэти, Криса и близнецов Кори и Кэрри, мать с бабушкой прячут на чердаке в своем огромном доме, подальше от дедушкиных глаз. Ведь путь к богатству трудный, надо всего лишь немного потерпеть.... (по мотивам романа Вирджинии Эндрюс "Цветы на чердаке")

Очень захватывающе

Необычно)))

Я так и знала, что рано или поздно они начнут вести себя не как брат с сестрой! Молодец, отличный поворот!

Спасибо всем большое)

Лиза, ну, это уж не мой поворот, а автора книги...я же просто скромно претворяю замысел Вирджинии Эндрюс в мир Симс3)))



Крис и я никогда не говорили о том, что произошло между нами в день порки. Часто я ловила на себе пристальные взгляды, но как только я встречалась с ним глазами, он отводил взгляд. А если он вдруг неожиданно оборачивался в тот момент, когда я разглядывала его, я опускала глаза. Мы росли с каждым днем, он и я.



В один из очередных, тусклых, одинаковых дней, когда мы уже закончили обедать и смотрели, как телевизионные любовники встречаются, целуются и строят планы побега от своих уважаемых супругов, как вдруг дверь в нашу комнату отворилась. Я не хотела отворачиваться от телевизора и пропускать дальнейшие события, но я оглянулась.



Большими шагами, весело входила в комнату наша мать. Не переставая светиться, словно свеча на праздничном столе, она поставила на пол многочисленные коробки и пакеты, перевязанные лентами.
– Мои дорогие! – в ее приветствии было столько энтузиазма, но никто из нас не подпрыгнул, увидя ее, и она остановилась в нерешительности. – Вот и я! Разве вы не рады?



- Ах! Если бы вы знали, как я рада видеть всех вас. Я так скучала по вас, и думала о вас, и мечтала о вас, и я привезла столько подарков, я их так тщательно выбирала. Просто не могла дождаться, когда вы увидите их! И мне надо было покупать их украдкой, как могла я объяснить, зачем мне детские вещи? Я хотела сообщить, где я пропадала так долго. Я действительно хотела сказать вам, почему я вас покидаю, но ведь это было так запутано. И я не знала точно, насколько я уезжаю. А вы, хотя и скучали по мне, но ведь о вас заботились, правда? Вы же не страдали?



Страдали ли мы? Или только скучали по ней? Да кто она такая в конце концов? Идиотские мысли приходили мне в голову, пока я разглядывала ее и слушала, как четверо спрятанных детей могут осложнять жизнь другим людям. И хотя мне не хотелось признавать факт ее существования, хотелось вычеркнуть ее вновь из реальности своего мира, я заколебалась, наполняясь надеждой, что смогу полюбить ее снова, что снова буду доверять ей. Крис встал и заговорил первым, и его юношеский голос то и дело срывался с высоких нот на глубокие мужественные тона.
– Мама, ну конечно же, мы рады, что ты вернулась! Ну да, мы скучали по тебе! Ты напрасно уезжала так надолго, неважно по каким запутанным причинам.



– Кристофер, – сказала она, широко раскрыв глаза от удивления. – Ты говоришь не своим голосом.
Ее глаза перебегали с него на меня, потом, на близнецов. Оживление покидало ее.
– Кристофер, что-нибудь неладно?



– Неладно? – переспросил он. – Мама, а что может быть хорошего в этой жизни взаперти? Ты сказала, я говорю не своим голосом, а посмотри на меня хорошенько. Разве я все еще маленький мальчик? Посмотри на Кэтти – разве она все еще дитя? Посмотри подольше на близнецов, особенно обрати внимание на то, как они подросли. А затем взгляни снова на меня и скажи мне прямо в глаза, что мы с Кэти по-прежнему дети, к которыми можно относиться снисходительно, ведь мы все равно ничего не понимаем во взрослой жизни. Но мы не ленивые бездельники, нет. Мы не били баклуши, пока ты на свободе наслаждалась жизнью. Мы с Кэти читали книги. И в них мы прожили миллионы жизней… Это наш искусственный способ почувствовать свою сопричастность с жизнью.
Мама хотела перебить, но Крис заглушил ее слабый заикающийся голос. Он бросил презрительный взгляд на ее многочисленные подарки.
– Итак, ты вернулась, как ни в чем ни бывало, как всегда делала, если знала, что виновата. Почему ты думаешь, что твои глупые подарки способны возместить нам то, что мы потеряли, что мы теряем каждую минуту Может когда-то мы и могли утешиться игрушками и нарядами, что ты приносила в нашу тюрьму, но сейчас мы стали старше, и подарков уже недостаточно!

– Кристофер, ну пожалуйста, – взмолилась она и, с трудом взглянув на близнецов, тотчас отвела глаза. – Пожалуйста, не говори со мной так, как будто ты больше не любишь меня. Я этого не вынесу.
– Я люблю тебя, – был его ответ. – Но я заставляю себя все еще любить тебя, вопреки тому, что ты делаешь. Я должен любить тебя. Мы все должны любить тебя и верить тебе, и думать, что ты действуешь в наших интересах. Но взгляни на нас, мама, и постарайся увидеть нас такими, какие мы есть на самом деле. Кэти чувствует, и я чувствую, что ты закрываешь глаза на то, что с нами делаешь.

– Мама, неважно, унаследуешь ты или нет огромное состояние отца, мы хотим прочь из этой комнаты! Не на следующей неделе, не завтра, а сегодня. Сейчас! Сию' минуту! Ты дашь мне ключ, и мы уйдем далеко прочь. А ты можешь посылать нам деньги, если тебя это заботит, или не посылать, как хочешь, и тебе нет нужды видеться с нами, если таков твой выбор. И это решит все твои проблемы, мы исчезнем из твоей жизни, и твой отец никогда не узнает, что мы существуем, и все, что он тебе оставит, будет принадлежать только тебе.
Мама побледнела от шока.
Мне было жаль ее, но свое сострадание я расценивала как предательство. Я закрыла дверь, плотно захлопнула ее, думая о тех двух неделях, когда мы голодали, четыре дня ничего не ели, кроме крекеров и сыра, три дня были совсем без еды, имея только воду для питья. А потом избиения, смола у меня в волосах, но больше всего вспоминалось то, как Крис разрезал свою кисть, чтобы напоить близнецов своей питательной кровью.
И то, что Крис сказал, и как он это сказал, сурово и решительно, было, по большей части, делом моих рук.
Я думаю, она догадалась об этом, потому что кинула на меня острый ранящий взгляд, полный обиды.
– Не говори мне ничего больше, Кристофер. Ведь ясно видно, что ты сейчас не в себе.
Вскочив на ноги, я шагнула в его сторону.
– Взгляни на нас, мама. Замечаешь наш прекрасный, здоровый цвет лица, почти как у тебя? Подольше посмотри на своих младшеньких. Они не выглядят хрупкими, не так ли? Их пухлые щечки совсем не похудели, разве не так? И волосы у них не тусклые, правда? Их глаза – они же не потемнели и не провалились, не так ли? Ты смотришь и все замечаешь, ты ведь видишь, как они подросли, какое у них цветущее здоровье? Если уж тебе не жалко Кристофера и меня, пожалей хоть их.



– Хватит, – завопила она, и круто повернулась на каблуках, чтобы не видеть нас. Задыхаясь от рыданий, она закричала:
– Вы не имеете права разговаривать со своей матерью таким тоном. Да если бы не я, вы все давно бы голодали на улице.
Ее голос сорвался. Она обернулась по сторонам, бросив на Криса призывный и удрученный взгляд.
– Разве я не делала все что могла, ради вас? Где я повела себя неправильно? Чего вам недостает? Вы знали, что так будет до тех пор, пока не умрет ваш дед. И вы согласились остаться здесь, пока он не умрет. Я сдержала слово. Вы живете в теплой, безопасной комнате. Я приношу вам все самое лучшее – книги, игрушки, игры, лучшие наряды, какие можно купить за деньги. У вас есть хорошая еда, телевизор.



Теперь она повернулась к нам полностью, разведя широко руки в просительном жесте, изображая готовность упасть на колени и обратив умоляющие глаза на этот раз ко мне.
– Послушайте же: ваш дед теперь настолько болен, что он прикован к постели навесь день. Ему даже не разрешают сидеть в кресле-каталке. Доктора говорят, что он не протянет долго, несколько дней или максимум несколько недель. В тот день, когда он умрет, я сама поднимусь к вам и отопру вашу дверь и сведу вас вниз по ступенькам. У меня будет достаточно денег, чтобы послать вас всех четырех в колледж, а тебя, Крис, в медицинскую школу. А ты, Кэти, ты сможешь снова брать уроки балета. Я найду Кори лучших учителей музыки и для Кэрри сделаю все, что она пожелает. И вы собираетесь зачеркнуть эти годы, когда вы столько страдали и терпели, не дождавшись награды – и именно теперь, когда вы почти достигли цели! Вспомните, как вы часто смеялись и говорили о том, что бы вы сделали, получив столько денег в наследство, что не придумаешь, на что их и истратить. Припомните все наши планы… наш дом, где мы могли бы снова жить все вместе. Не бросайте это все в тот самый момент, когда мы вот-вот победим, из-за того, что у вас недостает терпения продержаться еще чуть-чуть. Вы говорите, я развлекалась, пока вы страдали! Да, это так. Но я и заплачу за это все десятикратно!



Не крикнуть ли тебе в лицо, мама, что мы не верим тебе больше?
Я хотела так ранить ее, чтобы она истекла кровью от этой раны, узнав, как мы страдали от наших слез, изоляции, одиночества, не говоря уже о наказаниях. Но Крис смотрел на меня угрожающе, и я устыдилась. Значит, я не могу поступать по-рыцарски, как он? Смогу ли я открыть рот, не обращая на него внимания, и прокричать о том, как бабушка наказывала нас по пустякам? По непонятным причинам я промолчала. Может быть мне хотелось защитить близнецов, они и так знали слишком много. Может быть я ждала, пока Крис заговорит первый.
Он стоял и пристально смотрел на нее с мягким состраданием, забывая и смолу в моих волосах, и недели без пиши, и свое порезанное запястье, и даже избиения. Он стоял рядом со мной, его рука слегка касалась моей. Он весь дрожал в нерешительности, в глазах его была мука надежды и отчаяния, и в этот момент он увидел, что наша мать заплакала.



– Ах, какие вы бессердечные и неблагодарные дети, – причитала она жалобно. – Что вам стоит сделать это для меня, вашей собственной матери, для единственного человека в мире, который вас любит! Заботится о вас! Я пришла к вам такая радостная, я была так счастлива вернуться к вам, я спешила сообщить вам добрые вести, чтобы мы порадовались всей семьей! А вы? Вместо этого вы напали на меня с обвинениями. Как это несправедливо! Чего мне стыдиться? Ведь я делаю как лучше, а вы все равно не верите мне!



И тотчас помимо своей воли мы с Крисом были поражены раскаянием и жалостью. Все, что она говорила, было чистой правдой. Конечно же, именно она – тот единственный человек, который любит нас и заботится о нас, и в ней наше спасение, и наша жизнь, и наше будущее, и наши мечты.
Мы подбежали к ней, Крис и я, и обняли изо всех сил, умоляя о прощении. Близнецы не произнесли ни слова, только смотрели.
– Мама, ну пожалуйста, не плачь! Мы не хотели обидеть тебя! Нам только жаль, честное слово! Мы останемся. Мы верим тебе. Наш дед уже почти что умер, ведь должен же он когда-нибудь умереть, правда?

Но она рыдала и рыдала так безутешно!
– Поговори с нами, мама, ну пожалуйста! Расскажи нам твои добрые вести. Мы все хотим знать, хотим порадоваться вместе с тобой. Мы наговорили тебе всякой всячины потому, что ты покинула нас и не сказала зачем. Мама, ну пожалуйста, пожалуйста, мама.
Наши просьбы, наши мольбы и слезы наконец тронули ее. Кое-как успокоилась, промокнула глаза белым льняным носовым платочком, обшитым по краям пятью дюймами прекрасных кружев и с монограммой буквы «С».
Она оттолкнула Криса и меня, отстранила наши руки, едва касаясь, словно они жгли ее, и выпрмилась, гордая и такая холодная.
Теперь она избегала смотреть нам в глаза, в наши умоляющие, взывающие о помощи, заискивающие глаза.



– Откройте эти подарки, которые я выбирала с такой любовью, – сказала она холодно, но в голосе все еще слышались подавленные рыдания. – А потом скажите, думаю я о вас, люблю вас или нет. Скажите мне потом, что мне наплевать на ваши нужды и интересы, что я не стремлюсь удовлетворить малейшую вашу прихоть. Скажите мне тогда, что я думаю только о себе и не забочусь о вас.



– Скоро твой день рождения, Кристофер, и я заказала тебе новый комплект энциклопедии, – она перевела дыхание, все еще легко касаясь своего лица и стараясь стереть пятна косметики. – Именно такой комплект ты всегда хотел – просто уникальный, отлично изданный, в переплете из настоящей красной кожи, с золотым тиснением 24-й пробы и с обложкой в полдюйма толщиной. Я пошла прямо в издательство и заказала его специально для тебя. Они внесли в список твое имя и дату, но они пришлют ее не сюда, а то увидит кто-нибудь.
Она сглотнула с видимым усилием и убрала свой нарядный носовой платок.
– Я столько думала, какой подарок тебе понравится, ведь я всегда дарю тебе что-нибудь, что пригодится для твоего образования.



Кажется, Крис был ошарашен. Игра противоречивых чувств на его лице отразилась в его взгляде – смущенном, растерянном, изумленном и похоже беспомощном. Боже, как же он любил ее, даже после всего, что она сделала.
Я была настроена решительно и определенно. Я пылала гневом. Теперь она вытащила на свет Божий эту уникальную, кожаную энциклопедию, отделанную золотом, которое годилось бы кому-нибудь на зубы! Такие книги, должно быть, стоят больше тысячи долларов, может быть, две или три тысячи! Почему же она не отложила эти деньги, чтобы забрать нас отсюда? Я хотела завопить, как Кэрри, от такой несправедливости, но тут увидела, что в голубых глазах Криса что-то потухло, и это заткнуло мне рот. Он всегда мечтал о такой уникальной энциклопедии в красной кожаной обложке. И она уже ее заказала, а деньги сейчас для нее ничего не значат, ведь дед и правда может умереть не сегодня –завтра, а значит, ей не надо будет ни платить за квартиру, ни покупать дом.
Она почувствовала, что я сомневаюсь. Мама подняла голову высоко, как королева и направилась к двери. Мы еще не открыли свои подарки, но она не осталась посмотреть, понравятся ли они нам. Я ненавидела ее, но почему же тогда вся моя душа исходила слезами? Я больше не любила ее… нет, не любила.
Когда она подошла к двери и открыла ее, то сказала.
– Когда вы подумаете и поймете, какую боль вы причинили мне сегодня, когда вы будете снова относиться ко мне с любовью и уважением, вот тогда я приду. Не раньше.



Но почему мне все время казалось, что она только актриса, играющая роль, которая ее стоила?
Итак, она пришла.
Итак, она ушла.
Итак, она была способна прийти и уйти вновь, даже но дотронувшись до Кори и Кэрри, не поцеловав их, не поговорив с ними, едва взглянув на них.



Они вылезли из угла, где просидели все время, пока их родная мать была в комнате, подбежали ко мне, цепляясь за мои руки и заглядывая мне в лицо. Их маленькие личики выражали тревогу, и они внимательно вглядывались в мое лицо, если я счастлива, то значит, и они могут быть счастливы тоже. Я встала на колени, расточая им ласки и поцелуи, чего не удосужилась сделать она, или она просто не могла ласкать того, кого так обездолила.
– Мы, наверное, выглядим смешно? – спросила Кэрри обеспокоенно, а ее ручки щипали меня.
– Нет, конечно же, нет. Вы с Корри просто немного бледные, вы ведь так долго без свежего воздуха.
– Мы сильно выросли?
– Да, да, конечно. – Я улыбнулась, скрывая свою ложь.

Сердце мое рыдало.

Она даже не заметила, что у дочери больше нет длинных волос. о_О Странная она какая-то, маманя эта... будто ей промыли мозги. Вот, ведь, что деньги с людьми делают.

Не удержалась - скачала и прочла рассказ. Ужасная история....

Ой классно то кааак!
Хочу дальше)

Мне понравилось, захотелось и самой сделать сериал

Грустная история, конечно. Но сериал мастерски сделан!!Очень хорошо получается!!!!
Ждём проду!!!!!!!!

мне не понравилось тока то что последние несколько сообщений были без фоток

Xelina, Вы что-то путаете, фотографии есть в каждом посте с сериалом.

странно но у последних 3-х у меня не отображаются фотки и инет у меня скоросной. Что за???

Давно не продолжала сериал, работа не давала Но сейчас я вышла в декрет, и исправляюсь)))





Каждый день из тех десяти, что прошли, прежде чем мама пришла к нам снова, мы с Крисом размышляли часами, зачем же все-таки она уезжала в Европу так надолго, и больше всего вот над чем – что за добрые вести должна была она нам сказать?
Эти десятидневные размышления были чем-то вроде дополнительного наказания. И наказанием было сознавать, что она сейчас здесь, в этом доме, и все равно игнорирует нас и держит взаперти, словно мы и вправду только мыши на чердаке.




Поэтому, когда она наконец, долгожданная, появилась, мы были подчеркнуто предупредительны и больше всего боялись, что она больше никогда не придет, если Крис или я будем проявлять враждебность или повторим свои требования выпустить нас. Мы были тихими, кроткими и покорными судьбе.

Поэтому мы улыбались маме и не произнесли ни слова жалобы. Мы не спросили, как она могла снова наказать нас и не приходить еще десять дней после тех месяцев, что мы провели без нее в неведении. Мы довольствовались тем, что она пожелала сообщить нам. Мы были такими, какой она была когда-то со своим отцом – ее послушными, кроткими и пассивными детьми.




И больше того, именно такими мы ей и нравились. Мы были снова ее милыми, ее любящими, ее собственными «дорогушами».

И вот теперь, когда мы стали такими хорошими, милыми, такими податливыми, такими уважающими ее и доверчивыми, она решила, что настал момент произвести фурор.



– Дорогие мои, порадуйтесь за меня! Я так счастлива! Угадайте, что случилось, а ну, угадайте!



Крис и я переглянулись.
– Наш дедушка скончался? – осторожно предположил он, а мое сердце в это время плясало, готовое подпрыгнуть и в самом деле выскочить из груди, если она сообщит нам такую радостную новость.
– Его забрали в больницу? – спросила я после секунды раздумья.

– Нет. Я теперь уже не ненавижу его так, как прежде, поэтому я не пришла бы к вам разделить радость по поводу его кончины.



– Тогда что же ты не скажешь нам просто о своих добрых вестях, – сказала я, упав духом. – Мы никогда не сможем угадать, ведь мы теперь ничего больше не знаем о твоей жизни.



– Причина, по которой я так долго пропадала и которую так трудно оказалось мне объяснить, причина эта заключается в том, что я вышла замуж за чудесного человека, адвоката по имени Барт Уинслоу. Он вам понравится. Он вас всех полюбит. Он темноволосый и такой красивый, высокий, с атлетической фигурой. И он любит ходить на лыжах, как ты Кристофер, и играет в теннис, ах, он такой же замечательный и блестящий, как ты, дорогой, – она смотрела на Криса, конечно. – Он очарователен, и все любят его, даже мой отец. Мы провели наш медовый месяц в Европе, и все те подарки, что я вам привезла – они из Англии, Франции, Испании и Италии.
И она снова и снова распространялась о своем новом муже, в то время как мы с Крисом стояли молча.




– Пожалуйста, – умоляла мама, стараясь своими улыбками и смехом, радостью и счастьем разогреть ту ледяную атмосферу, в которой была встречена ее новость. – Постарайтесь понять меня, порадоваться за меня. Я любила вашего отца, вы знаете это, а мне нужен был кто-то, кого бы я любила, и кто любил бы меня.

Я видела, Крис открыл рот, чтобы сказать, что он любит ее, что мы все любим ее, но он сомкнул губы, осознав, как и я, что она говорит не о той любви, которую могут дать дети.



И я не любила ее больше. Я была даже не уверена, что она мне хоть чуть-чуть нравится, но я смогла улыбнуться и притвориться, и произнести эти слова, просто чтобы не напугать близнецов.
– Да, мама, я рада за тебя. Это прекрасно, что ты нашла кого-то, кто будет любить тебя снова.



– Он давно был влюблен в меня, Кэтти, – заторопилась она, ободренная, и улыбаясь доверительно, как прежде. – Хотя он и был раньше убежденным холостяком. Ему было нелегко признать, что он нуждается в жене. А ваш дедушка никогда не хотел, чтобы я выходила замуж во второй раз, просто в наказание за то зло, которое я совершила, вступив в брак с вашим отцом. Но ему понравился Барт, и когда я стала умолять его, он наконец смягчился и сказал «да», так что я могла выйти замуж за Барта и все равно унаследовать его состояние.
Она помедлила, прикусив нижнюю губу. Затем нервно сглотнула. .
– Конечно, я не люблю Барта, как любила вашего отца.
Ха! Как неубедительно она это сказала. Ее сияющие глаза и цветущий на щеках румянец свидетельствовали о любви, которая была чем-то большим, что знала она прежде. Я вздохнула. Бедный отец!



Она с трудом задержала взгляд на близнецах, буквально на одно мгновение.
– Тебе понравились игрушечные лодочки, что я тебе привезла, Кори?
– Да, мама, – он ответил очень вежливо, глядя на нее своими большими, обведенными тенью глазами, как будто она была чужая.
– Кэрри, деточка, те маленькие куколки, я их подбирала для тебя в Англии, чтобы пополнить твою коллекцию. Я надеялась, что найду для твоего кукольного домика другую колыбельку, но, похоже, их больше не делают.
– Ничего, все в порядке, мама, – глядя в пол, отвечала Кэрри. –Крис и Кэтти сделали мне колыбельку из картона, и она мне очень нравится.
О, Боже, неужели она не видит? Они же уже ее не признают. Они чувствовали себя с ней неудобно, как с чужой.

– Твой новый муж знает о нас? – спросила я, смертельно серьезная.
Крис наградил меня сердитым взглядом за этот вопрос, давая мне понять, что, конечно же, наша мать не может обманывать в таком вопросе и не сказать человеку, за которого вышла замуж, что у нее есть четверо спрятанных детей – это нечто такое, что только дьяволу и доступно.



Как будто тень омрачила счастье нашей мамочки и что-то больно ранило ее. Снова я спросила не то, что нужно.
– Нет еще, Кэтти. Но как только умрет папа, я расскажу ему все о вас четверых. Я объясню ему каждую минуту, каждую деталь. Он поймет, он добрый и мягкий. Вот увидишь, он понравится вам.
Она говорила это уже не раз. Так вот еще чего ради придется нам дожидаться, когда умрет этот старик.
– Кэти, не смотри на меня так! Я не могла сказать Барту до свадьбы. Он ведь поверенный вашего деда. Я не могла позволить, чтобы он узнал о моих детях прежде, чем завещание будет прочитано, и я получу деньги на свое имя.

У меня на языке вертелись слова: мужчина должен знать, что у его жены четверо детей от первого брака. Ох, как мне хотелось сказать это! Но Крис посмотрел на меня многозначительно, а близнецы теснились рядом, согнувшись и уставившись в телевизор. И я не знала, сказать ли мне или промолчать. По крайней мере, пока молчишь, не наживешь врагов. Может быть, она по своему права.
Боже, пусть она будет права. Обнови мою веру, Боже. Дай мне поверить в нее снова. Дай мне уверовать, что она прекрасна не только телом, но и душой тоже.

Любовь. Как часто это слово встречается в книгах. Снова и снова. Вы можете быть богаты и здоровы, красивы и талантливы, но у вас нет ничего, если нет любви. Любовь меняет все вокруг, на смену обыденности приходит нечто головокружительное, всесокрушающее, пьянящее, очаровывающее.
Это направило ход моих мыслей к тому дню в преддверии зимы, когда дождь хлестал по крыше, а близнецы сидели на полу в спальне перед телевизором. Крис и я были на чердаке, лежа бок о бок на старом матрасе. Мы давно уже молчали, оба погруженные в свои мысли после чтения очередной рассыпавшейся в руках книги о любви. Но Крис первым нарушил тишину:
- Ты была права, Кэтти! Только безумные люди могут умирать от любви. Ставлю сто против одного, что этот романтический и наркотический любовный коктейль состряпала женщина!
- – Т.Т.Эллис – это благополучно может быть и мужчина! Хотя я сомневаюсь, что в девятнадцатом веке женщина-автор могла опубликовать свое произведение иначе, как скрывшись за инициалами или мужским именем. И почему это вечно мужчины считают, что женщина только и способна, что писать сентиментальные романы и слезливые истории и не способна создать ничего путного? Разве не бывает и у мужчин романтических настроений? Разве не мечтают мужчины об идеальной любви?



– Не спрашивай меня о, мужчинах, – с неожиданной горечью взорвался он и продолжал с упреком: – Разве живя здесь, наверху, я могу знать, как должен чувствовать настоящий мужчина? Здесь я не могу себе позволить романтических настроений. Не делать этого, не делать того, отводить постоянно глаза и не замечать прямо перед собой вот этих твоих глаз, все скрывать, притворяться, что я только брат, и у меня нет других чувств и эмоций, кроме детских. Похоже, некоторые глупые девчонки считают, что наш будущий доктор начисто лишен сексуальности.
Он вскочил с матраса и отошел вглудь чердака. Из полумрака выступал его силует.
Я вытаращила глаза. Такая неистовая вспышка со стороны человека, который редко позволял себе нечто из ряда вон выходящее, повергла меня в изумление.
- Крис!Я не хотела обидеть тебя, слышишь! - я поспешила подойти к нему.



Я взяла его руки в свои и посмотрела в глаза.
там, на самом их дне плескалась горечь и боль, причину которых я не могла разгадать. Я смотрела прямо туда, и слушала. как стучит сердце моего брата. Тук-тук-тук. Кажется, что и мое сердце, в попытках догнать его ритм, ускорилось и участило свое биение. Тук-тук-тук-тук....



Он осторожно высвободил свои ладони и сделал шаг навстречу. Я обняла его, ощущая в этот момент странное шевеление в под ребрами, словно крохотный комочек чего-то стал расти и заполнять меня, мешая дышать.



Я попыталась мягко отстраниться, потому что объятие наше стало слишком неприлично долгим, хотя, признаться, я отдала бы все в тот момент, только чтобы это продолжалось вечно.
Крис немного ослабил объятия, и когда я почти ускользнула из них, подался вперед и я ощутила на своих губах его дыхание. Глаза заволокла пелена, и эта минута поцелуя, такого запретного, но желанного и сладкого, стала для меня самой большой радостью за все время, проведенное взаперти. Казалось, что этот пыльный чердак не мог дать мне большего ощущения счастья.

Крис отодвинулся так же неожиданно, как и приблизился.
Я стояла не в силах поднять на него взгляда.
- Ты знаешь, что дальше, Кэтти?
Я наконец подняла взгляд и встретилась с ним глазами. В самой глубине его темных зрачков плясали огоньки.
– Да, я знаю, насколько могу судить. А ты знаешь?
Он засмеялся тем сухим смехом
– Конечно, я знаю. В самый первый день в школе, мне рассказали мальчишки в раздевалке, все старшие мальчики только и говорили об этом. И эти слова на стенах, из четырех букв, я их не понимал. Но они мне скоро объяснили; во всех деталях. Девочки, бейсбол, девочки, футбол, девочки, девочки, девочки, они говорили только об этом и о том, чем девочки отличаются от нас. Это столь возбуждающая тема для большинства мальчиков и мужчин, я полагаю, тоже.
– Но не для тебя?
– Для меня? Я не думаю о девочках и сексе, хотя я попросил бы Бога, чтобы ты не была так чертовски хороша! И было бы лучше, если бы ты не была все время рядом и не была так доступна.
– Так вот что ты думаешь обо мне? Значит, по-твоему, я хороша собою?



Подавленный стон сорвался с его губ, стон, больше похожий на крик.
Он сделал движение, показывая свое желание уйти.
– Заруби себе на носу, Кэти. Конечно, ты хороша собою, но братья не должны думать о своих сестрах как о девушках – никогда никаких чувств, кроме терпимости и братской любви, и иногда ненависти.
– Я надеюсь, Бог пошлет мне смерть в ту минуту, когда ты возненавидишь меня, Кристофер.
Он посмотрел на меня тем взглядом, который прожигал насквозь.
- Думаю. нам пора вниз, Кэтти, пока близнецы совсем не одурели, постоянно пялясь в этот телевизор.



Крис быстро спустился вниз, а я все еще стояла, не в силах унять дрожь во всем теле.
Когда, наконец, я пришла в себя и нашла в себе силы спуститься вниз, Крис уже возился с близнецами, как ни в чем не бывало.



Он улыбнулся мне своей обычной улыбкой, но я чувствовала, что за ней, словно за маской прячется то лицо, которое Кристофер не хотел бы показать в ту минуту даже мне. Или в первую очередь именно мне?



Я знала теперь, что секрет, который я так долго хотела открыть, секрет этот заключался в любви, в физическом, сексуальном желании. И секрет был вовсе не в созерцании обнаженных тел, ведь я много раз купала Кори и не раз видела голым Криса, и я никогда ничего особенного не чувствовала, видя, чем он и Кори отличаются от меня и Кэрри. Секрет был вовсе не в обнаженном теле. Секрет был в глазах. Секрет любви в том, как один человек смотрит на другого, как общаются между собой глаза, когда губы молчат. Глаза Криса сказали мне больше, чем десять тысяч слов.
Секрет был даже не в том, как он касался меня, нежно и осторожно; вот когда он касался и смотрел, все было иначе, и вот почему бабушка установила правило, что нельзя смотреть на существо другого пола.
О, подумать только, эта старая ведьма знала секрет любви. Но нет, не могла она никогда любить, только не она, с ее железным сердцем, с каменными глазами, разве она могла смотреть так?